“Тихо! Идет операция!” — предупреждает лампа у самого главного помещения в детском отделении ДРТЦ. Это значит, ничто вокруг не должно перебивать мерный гул аппаратуры в его недрах и лязг инструментов в стальных лотках. Три стола уже расставлены в нужном порядке. Труднодоступные опухоли в хрупких детских конечностях будут прооперированы именно здесь. Затем будут еще три… Шесть операций пройдут друг за другом, без перерыва.
Суетливое шуршание бахил по полу — выдает присутствие нашей съемочной группы, которую, в виде исключения, допустили в святая святых. Мы здесь, чтобы в документальном фильме “Жить! Войне и смерти вопреки” рассказать миру живые истории о детях Донбасса, которым остро необходима помощь.
Евгений Жилицын, заведующий детским отделением РТЦ, без которого эти операции едва были бы возможны, разрешил издалека и недолго снять процесс и согласился дать нам интервью в завершении своего рабочего дня.
Таинство, происходящее под нетканым голубым покровом может лишить сознания неподготовленного человека… Этот стук молотка по оголенной кости маленькой пациентки — моментально откликается в груди и вызывает слабость в коленях. Быстро сняв несколько планов для фильма, мы спешно покидаем операционную.
А Евгений Владимирович — останется. Ловко орудуя инструментом и не замечая времени, он проведет здесь весь день, а может и ночь, если велит тяжелый случай.
Такой, например, как у Лили Рожковой, с гигантской опухолью бедренной кости, обнаруженной совершенно случайно три месяца назад. Она практически разрушила кость изнутри и оставила лишь тонкий слой надкостницы, которая могла сломаться от любого движения и сделать девочку инвалидом.
В Луганской республике операции подобного уровня не делают. Чтобы удалить опухоль в таком труднодоступном месте, Лилю доставили к самому Жилицыну, в Донецкий РТЦ, слава о котором гремит далеко за пределами Донбасса.
В длинном коридоре отделения воздух будто пульсирует. Это мама Лили — Анна Рожкова изо всех сил пытается скрыть волнение:
— За себя не так страшно, страшно за ребёнка, обидно за ребёнка. Детки бегают, гуляют. А мы сидим с костылями. Ограничены во всех движениях, даже лёжа. Страшно, что в любой момент хрустнет, и всё. Но унывать нельзя! Как говорится, всегда найдутся добрые люди, которые помогут. Сами не остались! Даже не верится, что такое возможно в принципе, что кто-то кому-то нужен в нашем современном мире. Тем более, на наших территориях, где люди уже все обозлились, каждый — сам за себя, можно сказать…
Даже не верится, что такое возможно в принципе, что кто-то кому-то нужен в нашем современном мире.
Операции прошли “штатно”. Именно так, сдержанно, называют врачи успешное ее завершение, без осложнений и неприятных сюрпризов. Это значит, что с Лилей и другими ребятами получилось осуществить все задуманное, удалить опухоль. А главное, получилось вовремя “достать” дорогостоящий биоимплант тутопласт, который теперь заменит детям часть кости.
Доктор Жилицын уже в своем кабинете, помешивает крепкий кофе. Он закончил последнюю операцию и теперь готов уделить нам немного времени.
— Евгений Владимирович, детское отделение РТЦ ежегодно принимает около 15 тысяч пациентов. Как же Вы со всем этим справляетесь?!
— Я ревностно отношусь к своей специальности и стараюсь делать всё возможное, несмотря на определенный дефицит оборудования, инструментария. Но без помощи со стороны нам пока не обойтись. Где-то попросим, где-то предложат… Например, Министерство Здравоохранения ДНР недавно помогло нам с новым ЭОПом и артроскопом. Благотворительная организация “Справедливая помощь Доктора Лизы” привезла из Москвы тутопласт, заводской, немецкий, которого у нас не достать, да и не купить, поскольку одна только коробочка стоит более 350 тыс. рублей. Чтобы заполнить, например, полость в кости Лили Рожковой, нам понадобилось две коробки. Со стороны детской травматологии и ортопедии это, действительно, важные моменты.
— Военный конфликт на территории Донбасса установил жесткие правила выживания семей с детьми с тяжелыми заболеваниями. Уязвимость этих детей росла с каждой потерей — родных и близких, помощи, докторов, ресурсов, надежды. Ради них Доктор Лиза одной из первых оказалась здесь. Расскажите, как вы познакомились?
— Впервые я встретил Елизавету, когда под обстрел попало несколько детей. Я сначала подумал, что она — очередной волонтёр, частенько пиарившихся на этой теме. Наше первое общение было достаточно прохладным. Лиза приехала забрать детей, а я их не отдавал. Для нее, конечно, это был шок. Потому что любой здравомыслящий врач не хочет брать на себя смертность, тем более детскую. Если есть возможность отдать тяжелого пациента в недёжные руки, то тут, знаете ли, никто не будет в патриотизм играть…
Лиза приехала забрать детей, а я их не отдавал. Для нее, конечно, это был шок. Потому что любой здравомыслящий врач не хочет брать на себя смертность, тем более детскую.
В реанимации было трое пацанов, один — совсем маленький. У детей были серьезные повреждения, и мы с коллегами около полутора суток боролись за их спасение. А тут вдруг приезжают со словами — мы их забираем! Я объяснил: “Вы их не довезёте даже до границы! Поэтому давайте договоримся — под мою ответственность. Дайте мне неделю, я сохраню им жизнь. А заберете вы их уже на улучшение качества жизни”.
— Как складывалось ваше общение с Елизаветой Петровной дальше?
— Мы подружились. Каждый свой приезд она нас навещала, стала поддерживать. Мы много думали о том, что еще в наших силах сделать. Ведь мы прекрасно понимали, что всех — не вывезем. Кадровый потенциал нужно формировать прямо здесь.
Мы много думали о том, что еще в наших силах сделать. Ведь мы прекрасно понимали, что всех — не вывезем.
Тем врачам, кто остался, нужно воспитывать новых, обучать, возить на курсы. Да потому что это будет значительно дешевле и проще, чем всю эту логистику выстраивать.
— А можно ли сейчас удержать человеческие ресурсы в медицине Донбасса?
— Многие ухали в течение 2014 и 2015 года, и я не могу их осуждать… тяжелая работа, без зарплаты. В нашем центре тогда осталась всего треть врачей. Очень большой отток произошел.
К тому же, ежегодно умирают доктора пенсионного возраста. Недавно скончался от коронавирусной инфекции один из моих учителей.
С 2016 я набрал молодых специалистов и количество кадров восстановил.
С Медицинским университетом тоже поначалу всё было печально. Ну вот, слава богу, сейчас они вышли на результат — 500 выпускников.
Ректор Игнатенко Григорий Анатольевич взял все свои руки и сделал аккредитацию в РФ. И сейчас вот уже университет нарастил и кадровый, и студенческий потенциал.
Но удержать врачей, по-прежнему, очень сложно…
Медицинский работник в Донецке даже со всеми доплатами зарабатывает немного. Поэтому молодому специалисту трудно рассказывать о патриотизме и любви к родине.
— Почему остались Вы?
— Если все уйдут, что будет с детьми? Что их теперь, штабелями складывать?
Помню, во время обстрела был постоянный поток, он у нас так и называется “массовое поступление”… То есть помимо какой-то “мирной” травмы и заболевания, добавился еще пласт минно-взрывных, и это очень серьёзно… На определённом этапе был момент, когда я думал, что начинаю сходить с ума… И тогда я позвонил своему священнику. Он сказал мне одну фразу: “Ты был здесь, когда людям было хорошо. Как же ты можешь уехать, когда им плохо?” Звучит оно, конечно, пафосно где-то, но это был такой щелчок в голове.
И тогда я позвонил своему священнику. Он сказал мне одну фразу: “Ты был здесь, когда людям было хорошо. Как же ты можешь уехать, когда им плохо?”
Так что не будем винить судьбу и плакать. Надо брать себя в руки и заниматься тем, чем можешь быть полезен.
— Почему до сих пор есть необходимость везти детей на лечение в Россию?
— Для наших детей, конечно, нужно чтобы было чёткое понимание будущего. Одна из ветвей проекта “Справедливой помощи Доктора Лизы” — это вывоз детей на диагностику. Как вы понимаете, хоть Министерство здравоохранения республики старается, но финансирование пока далеко до идеального, и проблемы с высокотехнологичным современным оборудованием стоит остро. В некоторых отраслях его просто нет, в некоторых — его очень мало на такое количество населения. Поэтому есть потребность при определённых редких заболеваниях, в том числе генетических и онкологических, вывозить детей стартово на диагностику в Россию.
Я знаю, по ряду специальностей есть дети, которые не могут здесь лечиться, по определенным причинам. Это дефицит кадрового потенциала, дефицит оборудования, инструментария, расходников. Соответственно их тоже вывозят на лечение в ведущие институты Российской Федерации. К счастью, могу похвастаться, что в отношении детской травматологии и ортопедии — это минимальный процент.
— Как Вы думаете, какое будущее травматологии в Донбассе?
— Сейчас в нашем отделении сейчас работают пять специалистов, которые остались работать в Донецке, и еще пришли четыре молодых сотрудника. Это моя команда.
И в нашем отделении мы многое успеваем: поликлиника за год принимает около 15000 детей, травмпункт — около 8000, стационар — 1100 из них около 800 оперируем.
Но понимаете, в чем дело… Травматология и ортопедия с опухолями — это совершенно разные подходы.
Травматолога я могу воспитать за два-три года. Будет хороший специалист прямо после института. Тут нет ничего сверх сложного. Шёл — упал — сломал, верни на место, зафиксируй железом — всё.
А ортопедия — это полёт мысли. Это ни с чем не сравнить. Это деятельность с индивидуальными особенностями: персональная прорисовка схемы, детально и вручную, тщательное продумывание модуля при деформации, удлинении, нагрузке на него. Чтобы ребёнок на следующий день уже мог ходить в этом аппарате.
А ортопедия — это полёт мысли. Это ни с чем не сравнить.
Но сейчас все это мало кому нужно… Для родителей — это тяжкий труд, и они должны быть к этому готовы. Ребенок при этом должен пребывать в отделении около месяца. И этот тоже вопрос тоже нуждается во внимании, нужен ремонт. Потому что, какими бы уникальными не были операции, мы не можем госпитализировать ребенка в руины.
Кроме того, зарплата у врача отделения фиксированная, она не зависит от количества человек в палате, от операций и их сложности. Поэтому хорошие ортопеды — вымирают как мамонты.
Ортопедия крайне сложная профессия, но при этом очень интересная, она нужна людям. Молодые специалисты не очень хотят глубоко вникать, но в нашем отделении мы стараемся привить им интерес к этой специальности, надеясь передать многолетний опыт Донецкой школы травматологии и ортопедии.
— Получается, что весь труд докторов в Донбассе держится на энтузиазме?
— Для меня, как для врача, заставшего советский период и моих учителей советской формации — это момент человеколюбия. Если вспомните — советский врач оказывал пациенту — помощь. А сейчас, что делает врач? Оказывает медицинскую — услугу. Это совершенно разный подход, это теперь обслуживающий персонал. Можно ли в этой связи говорить о человеколюбии? Тоже есть нюансы… Это всегда зависит от специалиста как человека.
У нас ведь вся жизнь построена на эмоциях. Так вот нужно делать так, чтобы этих эмоций положительных было больше. Тогда жизнь будет красочней. А деньги не решают этот вопрос. Их никогда не хватает, чем больше денег, тем больше запросы.
С одной стороны, это высасывает силы, когда полностью себя отдаёшь. Но с другой стороны, насколько это воодушевляет, когда ты видишь результат своей работы. Особенно, если осознаешь, что никто, кроме тебя, это сделать не может. Поэтому, пока в моей работе есть острая необходимость, я буду здесь.
Пока в моей работе есть острая необходимость, я буду здесь.